Обратимся к разработкам проблемы страха двух других великих философов прошлого века. Здесь нас интересует ситуация, когда причины страха нет, но при этом её и не может быть. Особое психологическое состояние — страх перед небытием, перед бесконечной бездной забвения. Это состояние возникает даже в том случае, когда такой страх не осознаётся. Как впустить в своё сознание человеку: я жил, любил, писал и вдруг оказывается, что может так быть, что никакой загробной жизни нет, и все люди, эти совершенства, проваливаются в какую-то бездну. И ей нет ни имени, ни названия, ни метафорического образа, это небытие, это страшно… Реальный мир превращается в небытие, это понимает каждый человек, наделённый сознанием. Это страх беспричинный, потому что реальную причину назвать невозможно, ибо её нет. Это страх не быть.
В отличие от С. Кьеркегора, у М. Хайдеггера экзистенциальный страх, обозначаемый как ужас, возникает перед небытием. Это разные проблемы. Есть бытие, и есть страх перед небытием. Это может быть страх смерти, или страх того первозданного хаоса, который философы всегда пытались как-то назвать. Хотя М. Хайдеггер внимательно анализирует работы датского философа, но у С. Кьеркегора, как мы отметили, описывается процесс восхождения, страх возникает из-за продвижения к Богу. И далее происходит соответствующее раздвижение жизненного горизонта. Страх перед небытием больше проанализирован М. Хайдеггером, потому что, как известно, главная тема экзистенциализма — это человеческое бытие. Главный философский вопрос: жизнь человека, его бытие в этом мире. А что является антиподом — небытие, это самое ничто. Но являются ли эти страхи разными? Мы скажем — нет. Потому что и один и другой философы рассматривают экзистенциальный страх, т. е. внутренний безосновный страх, а не страх причинный. Экзистенциальный страх касается самого человеческого бытия, его движения к горизонту, к бытию. Туда ли я иду вообще?.. — задаётся человек вопросом и страшится услышать ответ.
М. Хайдеггер рассматривает ужас как атрибут, необходимый для того, чтобы приблизиться к возможности хоть как-то определить, обозначить ничто. «Бывает ли в нашем бытии такая настроенность, которая способна приблизить его к самому Ничто?
Это может происходить и действительно происходит — хотя достаточно редко, только на мгновения, — в фундаментальном настроении ужаса <…> В ужасе, говорим мы, «человеку делается жутко». Что «делает себя» жутким и какому «человеку»? Мы не можем сказать, перед чем человеку жутко. Вообще делается жутко. Все вещи и мы сами тонем в каком-то безразличии. Тонем, однако, не в смысле простого исчезания, а вещи повертываются к нам этим своим оседанием как таковым. Проседание сущего в целом наседает на нас при ужасе, подавляет нас. Не остается ничего для опоры. Остается и захлестывает нас — среди ускользания сущего — только это «ничего».
Ужасом приоткрывается Ничто [1]».
В чём именно состоит отличие ужаса? ««От чего» нас отшатывает именно такой страх, который помечен словом Angst? От чего-то совершенно неопределённого. Того, чего страшатся, как бы нет «нигде». Ибо Angst, в самом деле, такое состояние, когда «Dasein» «не знает, чего приходится или надо страшиться, стрех перед чем тут передаётся и воплощается»». [2] Каждому человеку известно состояние страха, когда его охватывает состояние тревоги. И такой человек не знает, чего же он страшится, от чего страшно. Но всё-таки, за что или чего страшится человек в своём бытии?
Первоначально, ещё смутно, человек в процессе своей жизни начинает понимать, что ему самому поручено осуществлять своё бытие. В эти моменты, через многоаспектный экзистенциал ужаса, возникающее положение дел начинает раскрываться. Ужасается человек тому, что он живёт. При этом ужас может проявить себя ситуациях неожиданных и безобидных, не нужно совершенно ничего для того, чтобы возникло состояние, обозначаемое М. Хайдеггером как «не по себе».
Оба психологических состояния — страх и ужас — не встречаются отдельно, в чистом виде. Они хитро сплетены между собой и в той или иной степени проявляют себя в различных ситуациях, но всегда неотделимы и сцеплены с общей целостной структурой бытия. При этом направлены, если можно так выразиться, они по-разному. Страх это скорее страх от «растерявшегося настоящего», или получившего реальность здесь, в то время как ужас возникает скорее из-за неопределённости будущего, которое зависит от человека.
Ужас по своей сути, в силу того, что не имеет причины, или косвенной причиной его можно назвать небытие, не определён для переживающего его бытия человека. То, что страшит, нельзя отыскать нигде, хотя в тот же момент оно находится прямо здесь, вот. Это бытийный страх, который проистекает из всех неопределённостей бытия человека, будущего, которое страшит, и, не в последнюю очередь, будущая смерть и сопутствующая ей неизвестность. Тем не менее, ужас, по М. Хайдеггеру, не угнетает, не задавливает собой. Ужас оглушает своей тишиной и оцепенелым покоем бытийности. С другой стороны, страх обозначенный как Furcht, это нечто больше похожее на панику, истерику, путаницу «растерявшегося настоящего, которое страшно страшится страха, чтобы так лишь вернее ему подпасть» [3].
Обратимся к другому великому мыслителю и философу прошлого века, одному из виднейших представителей экзистенциализма — Жан-Полю Сартру. Соглашаясь с С. Кьеркегором, автор указывает, что «тревога отличается от страха тем, что страх есть страх существ перед миром, тогда как тревога есть тревога перед самим собой. Головокружение является тревогой в той степени, в которой я опасаюсь не сорваться в пропасть, а броситься туда. Это ситуация, которая вызывает страх, поскольку она подвергает опасности изменить мою жизнь извне, а моё бытие вызывает тревогу в той мере, в которой я не доверяю моим собственным реакциям на эту ситуацию» [4].
Такое расположение страха и трепета относительно своих объектов и относительно друг друга повсеместно и подтверждает вышеизложенную мысль: один страх не существует без взаимосвязи с другим и оба они намертво впечатаны в человеческое бытие, но не всегда высвечиваются по какой-то причине.
К примеру, у студента медика возникает страх перед окровавленной плотью, которая предстаёт перед ним всем своим существом. Но тревога возникнет у него только тогда, когда он начнёт пытаться предугадать или предпринять что-то, что поможет ему хоть как-то справиться с тем, что ему предстоит сделать. Это «овнутрение» своих будущих действий, своих ещё не состоявшихся реакций и рождает тревогу. Ситуации, вызывающие чувство страха многогранны, они будут интерпретироваться в соответствии с чувством страха или чувства тревоги исходя из того, действует ли ситуация на человека или же наоборот, человек действует на ситуацию. Иными словами, страх возникает перед чем-то внешним, в то время как тревога возникает перед внутренним, которое реагирует на это внешнее.
Вернёмся к примеру с головокружением. Человек находится на узкой тропинке, на краю пропасти. Эта пропасть предстаёт перед ним как смертельная опасность и вместе с тем как-то, что он должен избежать. Но также человек понимает, что существует определённая вероятность того, что произойдут события, существующие вне его, некие внешние по отношению к нему причины, которые могут эту пока ещё угрозу осуществить в действительность. Случиться может что угодно: сильный поток ветра подхватит человека, он поскользнётся на камне или ветке, зыбкая земля обвалится под его ногой, и он сорвётся в пропасть. В этой ситуации человек уже будет дан себе самому как вещь, относительно этих возможностей он существует наряду со всем тем, что его окружает.
Как человек может поступить в данном случае? В первую очередь, реакция на пропасть будет рефлексивной: отойти подальше от края, смотреть под ноги. Человек начнёт реализовываться, отталкивая изо всех сил надвигающуюся угрозу, и вместе с тем проецируя перед собой те действия, которые спасут его от опасности. Все эти действия являются возможностями, принадлежащими человеку, страх избегается тем способом, что внешние, трансцендентные вероятности заменяются этими возможностями. Нельзя сказать, что действия будут эффективными. Поэтому необходимым условием их возможности становятся парадоксальные действия, первый тип которых, противоречивые действия — не обращать внимания на ветки, думать о чём-то отстранённом. Второй тип — действие противоположное — броситься в пропасть самому. «Возможность, которую я делаю моей конкретной возможностью, способна появиться как моя возможность, только возвышаясь на фоне совокупности логических возможностей, которые содержит ситуация» [5].
Для того чтобы спасти свою жизнь, и противостоять пропасти, человек должен иметь в виду все существующие возможности, и в первую очередь те возможности, которые он может совершить, но они крайне нежелательны. Наряду с тем, что он будет стараться осуществить возможности, которые отодвинут его от гибели, он постоянно должен не допускать, а точнее ничтожить, те возможности, которые нежелательны. Таким образом, человек включён в эти возможности, и только он является источником их небытия, потому что никакая внешняя причина не может на них повлиять. Это не произвело бы тревоги, если бы человек мог знать точно, какие именно возможности он осуществит, в этом случае то или иное будущее было бы предопределено, но именно тогда оно перестало бы быть возможностью, оно стало бы тем, что происходит.
Находясь на тропинке, возникает отношение между настоящим и будущим бытием человека, которое есть лишь возможность, и ничто не обязывает его осуществлять какую-то конкретную возможность. Человек осознаёт этот разрыв, его существование, которое пока невозможно, но оно есть. Человек не является тем, чем он будет. Это и есть то самое небытие, перед которым возникает ужас. Посредством своего ужаса человек идёт к своему будущему. Осознание возможности быть своим собственным будущим по способу небытия мы назовём тревогой, т. е. в данной конкретной ситуации только от человека зависит: бороться за жизнь и внимательно смотреть на тропинку или же броситься в пропасть. Свобода выбора собственного небытия рождает тревогу.
В общем виде, экзистенциальный страх человека — трепет или ужас — возникает по причине наличия свободы выбора и по причине смутного осознания конечности собственной жизни, страх возможности собственной смерти. Такие состояния пробуждают в человеке немыслимые по силе и глубине переживания, которые зачастую невозможно даже описать. Несомненно, после опыта смерти или переживания трансцендентного чувства, человек преображается, становится другим. Перейдём ко второй главе нашего исследования, где мы подробнее рассмотрим данные процессы.
[1] Хайдеггер М. Что такое метафизика? // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М., 1993
[2] Мотрошилова Н. В. Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт: бытие-время-любовь. — М.: Академический проект; Гаудемаус, 2013 — с. 97
[3] Хайдеггер М. Бытие и время/Пер. с нем. В. В. Бибихина. — М.: Академический Проект, 2013 — с. 344−345
[4] Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии / Пер. с фр. В. И. Колядко. — М.: АСТ: Астрель, 2012 — с. 97
[5] Там же — с. 99